scholar_vit

Пишут, что дело против Стросс-Кана разваливается на глазах: похоже, горничная, которая его обвинила, не вполне заслуживает доверия. Она подробно обсуждала со своим приятелем, как ей извлечь выходу из ситуации. Приятель в это время сидел в тюрьме по обвинению в торговле наркотиками (у него нашли 400 фунтов марихуаны); разговоры по тюремному телефону записываются. Там были ещё подозрительные операции с её банковским счетом, какая-то муть с иммиграционными заявлениями (то ли она соврала, то ли нет по поводу изнасилования и обрезания в прошении об убежище) и т.п. Что интересно, все эти вещи нашли не высокооплачиваемые адвокаты Стросс-Кана, а следователи прокуратуры. Так что его освободили из-под домашнего ареста, вернули залог; похоже, что он сможет-таки стать президентом Франции.

Это дает мне повод сказать, что я думаю по поводу "богатых и знаменитых в тюрьме". Это касается и Стросс-Кана, и Полански, и многих других. К Ходорковскому, например, это тоже относится, но в меньшей степени — чуть ниже я объясню, почему.

Давайте сразу договоримся, что богатый и знаменитый человек должен сидеть в тюрьме, если он совершил преступление — и не должен сидеть, если он его не совершал. Невинный человек за решеткой — это безусловно ужасная вещь, вне зависимости от того, сколько у него миллионов или миллиардов на личном счету.

Но сказав это, я бы хотел заметить и ещё одну вещь. Публика часто сочувствует богатым и знаменитым. Это понятно: сочувствие основывается на самоидентификации (я ставлю себя на место другого), а идентификация с человеком успешным куда как приятна. Тем не менее неплохо бы помнить, что к услугам богатых и знаменитых масса хорошо оплаченных профессиональных адвокатов, да и обвинители, как мы видим, склонны им сочувствовать. В конце концов, обвинители тоже люди, и им тоже приятно идентифицировать себя с успешными людьми.

А что происходит с менее успешными? Об одном таком случае можно узнать из интересного дела, решенного в Верховном суде США 20 июня.

С фигурантом этого дела, Майклом Тернером, идентифицироваться не хочется. Он человек бедный, почти нищий. Он покуривает марихуану, недавно повредил спину, потерял работу и подал прошение об инвалидности. По просьбе матери его ребенка, Ребекки Роджерс, суд обязал его платить алименты в размере $51.73 в неделю. Самый размер алиментов говорит о крайней нищете всех участников дела. Кстати, так как сейчас опека над ребенком передана отцу Ребекки, похоже, у матери тоже масса проблем.

Когда Тернер задолжал по алиментам $5,728.76, судья послал его в тюрьму на год за невыполнение решения суда. У Тернера, однако, была причина не платить: у него не было денег. По законам Южной Каролины, где все произошло, эта причина считается уважительной. Если бы Тернер указал её, то в тюрьму он бы не попал. Однако он этого не сделал; судя по его выступлению на суде, он не вполне понимал, что и как там надо говорить. А судья не посчитал нужным поинтересоваться, есть ли деньги у Тернера — хотя мог бы и догадаться спросить. Адвокат, разумеется, избежал бы этой ошибки — но если бы у Тернера были деньги на адвоката, то он бы мог и алименты заплатить. Да, в американских судах бедным подсудимым дают бесплатных адвокатов — но это право установлено для подсудимых по уголовным делам. Тут же речь шла о гражданском деле, хотя человек в результате и лишился свободы.

Верховный суд, кстати, решил, что Конституция США не требует бесплатного адвоката для бедных в гражданских делах (Томас со свойственным ему максимализмом написал, что и в уголовных-то делах она его не требует, это все либеральные выдумки), но судья был обязан спросить, есть ли у Тернера деньги.

Так вот, конечно, приятно поставить себя на место богатого человека, вчера руководителя МВФ, завтра, возможно, президента Франции, человека, летающего в первом классе и трахающего (теперь похоже, по согласию) горничных в гостиничных номерах по три тысячи долларов за сутки. Куда как приятнее, чем ставить себя на место нищего, возможно, инвалида, который не может платить алиментов в пятьдесят долларов в неделю (на эти деньги можно купить 24 минуты гостиничного номера Стросс-Кана). Тем не менее полезно помнить, что за Стросс-Кана или Полански есть кому заступиться и без нас. А за Тернера, и миллионы таких, как он, заступиться часто некому. Для них ни прокуроры, ни адвокаты носом рыть землю не будут. Посадили, и ладно.

Кстати, и в Верховный суд дело попало случайно: уже в тюрьме нашелся адвокат, взявшийся защищать Тернера pro bono. Разумеется, к моменту слушания в Верховном суде Тернер свои двенадцать месяцев уже отсидел. В отличие от того же Стросс-Кана.

Я обещал сказать о Ходорковском. Как и у Стросс-Кана или Полански, у него есть масса защитников. Но есть и разница: похоже, ему не получить беспристрастного суда именно потому, что он богат и знаменит, и стал личным врагом "национального лидера". В отличие от обвинителей Стросс-Кана, обвинители Ходорковского не ищут доказательств его невиновности. Поэтому сказанное выше относится к нему в меньшей степени.

Однако можно подумать и о каком-нибудь Иване Петровиче, который наступил на хвост не "национальному лидеру", а начальнику помельче: какому-нибудь районному боссу. Иван Петрович тоже сидит, и похоже, в худших условиях, чем Ходорковский. Если мы сочувствуем последнему, то может, и об Иване Петровиче можно бы вспомнить невзначай?

Я вовсе не против сочувствия богатым и знаменитым, попавшим в переделку. Каждый из нас, даже самый богатый, смертен — уже этот факт делает каждого достойным сочувствия. Невинный человек за решеткой, как я уже говорил, есть зрелище вопиющее к небу. Однако не скрывается ли за избирательным сочувствием то, что Оруэлл называл Power Cult, фетишизация успеха? Да, приятнее ставить себя на место человека сильного, чем на место человека слабого. Но в этом случае следует говорить правду хотя бы самому себе: я это делаю не потому, что я против несправедливости, а потому, что я хочу ощущать себя среди тех, кто в первом классе — хотя бы в мыслях.