scholar_vit

Речь идет не о Роберте Мюллере, американском следователе, а о Генрихе Мюллере, шефе гестапо. Он исчез 5 мая 1945 года. В США ходили слухи, что его взяла советская разведка, и что он активно сотрудничает с ней. Некоторые говорили, что он был советским шпионом с самого начала.

Сегодня я узнал, что когда после развала СССР часть архивов КГБ была открыта, выяснилось, что советские органы полагали, что Мюллера взяло ЦРУ, и что он активно сотрудничает с ним. И да, возможно, он был с самого начала американским шпионом.

Симметрия, однако.

Но все-таки без Роберта Мюллера не обойдемся: я узнал также, что некоторые конспирологически настроенные трамписты утверждают, что Роберт Мюллер — сын Генриха Мюллера. Учитывая, что благодаря Татьяне Лиозновой и Леониду Броневому имя Генриха Мюллера в странах бывшего СССР куда более известно, чем в США (who is Mr. Müller?), я не удивлюсь, если эта замечательная идея окажется вбросом с улицы Савушкина.

— Но почему ты хочешь остричь косички? — страдальчески спросила мама. — Ну почему?
— У нас все девочки до одной их срезали. Потому что так оригинальнее.
— А что, по-твоему, означает это слово — "оригинальнее"?
— Как у всех, как модно, — уверенно сказала Машка.
Илья Зверев, Второе апреля

Когда profpr задал вопрос, почему российские ученые не верят в изменение климата, несколько российских ученых решили прокомментировать как эту запись, так и кросспост в ЖЖ. В комментариях нетрудно заметить самолюбование: "Мы, российские ученые, ни во что вообще не верим, особенно в навязанные нам истины. Мы по природе своей нонконформисты". Чтобы согласиться с этим утверждением, надо, пожалуй, напрочь позабыть позднюю советскую и постсоветскую историю, когда тогдашние советские ученые, ставшие в одночасье российскими, верили в самую невероятную чепуху и шли то за одним, то за другим шарлатаном. Но интереснее другое: этот гимн нонконформизму звучит в ответ на вопрос, почему российские ученые высказывают одно и то же мнение. То есть нонконформизмом объявляется следование групповым правилам. "Завтра у нас парад противников хождения парадом".

Однако на мой взгляд, этот забавный эпизод отражает некую правду про советских научных работников, по крайней мере частично верную для их российских наследников. Они очень аккуратно следовали групповым правилам поведения и мысли, при этом воображая себя вольнодумцами. Один и тот же бородатый Хемингуэй на стене, одни и те же книжки, одни и те же песни, одни и те же слова, одни и те же мысли. Я в молодости поездил по семинарам и конференциям, и заметил, что разговор о политике в курилке где-нибудь во Львове можно продолжить с полуфразы в Новосибирске. Только не дай Бог сказать сегодня то, что было принято говорить вчера или будет принято говорить завтра.

Я далек от мысли обвинить тогдашних научных работников в какой-то изначальной ущербности. Этот нонконформистский конформизм был следствием условий, в которых мы жили. Прежде всего, это информационный голод. Как советские школьники, от Бреста до Петропавловска на Камчатке, открывающие в один и тот же день один и тот же учебник на одной странице, мы читали в одно и то же время одни и те же книжки: а других не было. Далее, следование групповым нормам и правилам было важнейшим сигналом "свой-чужой" в обстановке, когда "чужие" могли запросто съесть. Да, советские ученые сбивались в стаи, но это было необходимо, "чтоб не пропасть поодиночке". Атмосфера Вороньей слободки в этих стаях была, однако, неизбежным следствием. Кстати, количество доносов в советском научном подразделении обычно превышало количество публикаций.

Эта стайность отражалась и на профессиональной деятельности. Ее результат — уникальное явление "научных школ", принесших массу вреда советской науке. Человек сильно за сорок или даже пятьдесят все еще ходил в штанишках на помочах: "Я из школы академика N". Речь тут идет не о признании духовного наследства: организационно наука была построена как система крепко сбитых стай-школ во главе с главным, во всей красе. Разумеется, система прописки сыграла свою роль: западная система странствующих постдоков, путешествующих из университета в университет, в СССР прижиться никак не могла.

Такая стайность потихоньку привела к провинциализму и застою, особенно хорошо заметному в последние годы Советской власти. Расселившиеся по миру советские ученые обычно успешно преодолевали провинциальность в профессиональной работе. Но вот привычка к стайности (и нравам Вороньей слободки) часто заметна в тех университетских департаментах, где "русские" составляют заметное количество.

Отношение к изменению климата вошло у этой группы в список идей, по которым отличают "своих" от "чужих". Почему именно отрицание? Возможно, сыграл роль тот факт, что России было бы очень выгодно, чтобы антропогенного влияния на климат не было. Вообще, оборотная черта провинциальности, это готовность коллективно верить в то, во что верить хочется. Чтобы посмотреть, как это работает, спросите российского ученого, что он думает о фрекинге.

В общем, адаптация к среде способствовала появлению интересных особенностей советских научных работников. Разрушение советской науки привело к тому, что многие из этих особенностей стали исчезать, особенно в профессиональной деятельности. Однако вне профессиональной сферы российские ученые их вполне демонстрируют, по крайней мере в первом поколении.

Пожалуй, один из самых интересных образцов американской художественно-политической прозы — это "Дьявол и Дэниэл Уэбстер" Стивена Бенета. Мне кажется, что это обязательное чтение для понимания американской политики двадцатого века; впрочем, его трудно читать без понимания американской политики века девятнадцатого (и без того, чтобы знать, кем был реальный Уэбстер, и чем он отличался от персонажа Бенета). По этому рассказу не раз ставили фильмы. Я не видел его переводов на русский, но возможно, плохо искал. В оригинале он есть на австралийском сайте Проекта Гутенберга (я не нашел его на американских сайтах, может быть, из-за ограничений копирайта): http://gutenberg.net.au/ebooks06/0602901h.html.

Так вот, в рассказе есть вот какой эпизод. На суд "Дьявол vs. Джабез Стоун" собираются присяжные: нарочно подобранные двенадцать мертвых мерзавцев из американской истории. И один из них описан так: The Reverend John Smeet, with his strangler's hands and his Geneva gown, walked as daintily as he had to the gallows. The red print of the rope was still around his neck, but he carried a perfumed handkerchief in one hand.

Платок в руках душителя сразу напоминает платок Фриды у Булгакова. Могло ли быть тут влияние?

Посмотрим на даты. Рассказ Бенета был опубликован в The Saturday Evening Post 24 октября 1936 года. Знаменитый прием в американском посольстве, который лег в основу "Бала Сатаны" у Булгакова, состоялся 22 апреля 1935 года. То есть простейшая версия: Булгаков в посольстве видит свежий номер Saturday Evening Post, и его взгляд падает на рассказ, — никак не проходит. С другой стороны, сцена бала написана в 1939 году. За это время рассказ Бенета успел быть опубликованным в книжной форме, получить премию О.Генри (1937), быть переделанным в оперу (1938). Мог ли этот рассказ дойти до Булгакова? Мог ли он повлиять на писателя?

Увы, я не булгаковед, и ответить на эти вопросы не могу.

Поговорили с a_grabenichем о советских тюремных ритуалах по отношению к пассивным гомосексуалистам: все эти правила поведения с "опущенными", дырявые ложки и проч. Как замечает a_grabenich, в описаниях сталинского времени и ранее ничего подобного нет; наоборот, любовники "авторитетных" уголовников сами пользовались известными привилегиями, перед ними заискивали. То есть это, судя по всему, относительно недавнее явление. Зарубежных аналогов тоже, похоже, нет: в американской тюрьме вполне могут изнасиловать, но аналога последующему положению неприкасаемого, судя по всему, не встречается.

Есть легенда, что эта традиция появилась после того, как отделили колонии для взрослых от малолетних. Хотели прекратить "воровские традиции", но в итоге получили еще более жестокие правила, созданные почти с нуля малолетками. А когда малолетки подросли, их правила стали нормой. Я не знаю, верна ли легенда. В принципе многое тут правдоподобно: подростки без присмотра оказываются довольно жестокими; "Повелитель мух" на самом деле - вполне реалистичная книга. К тому же в самих ритуалах есть что-то подростковое, пубертатное: со страхом перед сексом при диком интересе к нему же, инициационными обрядами (знаменитое "вилкой в глаз или в жопу раз" - это ведь типичный вопрос-испытание при инициации), той же детской еще жестокостью.

В любом случае, как замечает a_grabenich, эта традиция несовместима с "серьезной уголовной средой", так как начальство легко может "опустить" любого опасного блатаря: Это, конечно, институт, возникший на зыбкой грани противостояния уголовного коллектива и начальства, и их сотрудничества. На самом деле этот инструмент контроля был настолько выгоден для начальства, что трудно себе представить его укоренение без активного участия этого самого начальства.

Но удивительно, насколько этот относительно новый институт прижился и стал определяющим в не уголовной среде. Российский мужчина знает, что нужно беречь жопу, так как всегда может оказаться в тюрьме. Это даже не гомофобия, это именно страх стать неприкасаемым. Эта традиция вышла из тюрьмы, распространилась по стране, а в произведениях российских фантастов - и по Вселенной (не я первый заметил, что в далеких мирах, прошлых и будущих веках в большинстве российской фантастики все, от князя до инопланетянина говорят на плохой фене: "—Меня царь отправил. —А ему чего? —Непонятка вышла! Перетереть надо.")

Все-таки я все чаще натыкаюсь на то, что шестидесятые были серьезным водоразделом в СССР. По-видимому, это приход того самого "нового человека", которого обещала соввласть. Второго поколения, этой властью воспитанного.

Поговорил в одном журнале о политической корректности. Мой российский собеседник сказал, что очень обрадован тому, что теперь любой американский начальник может своим подчиненным сказать, что о них думает, не оглядываясь на политическую корректность. Разумеется, о том, чтобы подчиненные говорили с аналогичной развязностью своим начальникам, что думают о них, не боясь последствий, речь не шла: свобода тут вполне односторонняя. Эту новую свободу мой собеседник продемонстрировал, обратившись без всякой политкорректности к присоединившейся к разговору женщине: известно ведь, что в российском обыденном сознании любой мужчина по умолчанию находится в начальственном положении по отношению к любой женщине. Надо сказать, впрочем, что хозяин журнала счел новомодную неполиткорректность вполне традиционным хамством, и собеседника моего забанил, так что разговор прервался.

Я, однако, продолжал размышлять об этом явлении. В частности, я подумал, что в СССР моей юности тоже была политкорректность. Так как советское общество было кривым и уродливым, эта политкорректность тоже была кривой и уродливой — но все же, как видно из истории ниже, укорот на неполиткорректного начальника иногда находился.

( Read more... )

Как известно, слово "цирк" произошло от латинского слова circus, означающего "круг". Словари утверждают, что оно восходит к прото-индоевропейскому *ker, вращать.

Один из сюжетных ходов в советском фильме "Цирк" (1936), возможно, навеянный ранним рассказом Конан-Дойля, состоит в том, что белую женщину шантажируют ее черным ребенком. Женщина, однако, обнаруживает, что в новой советской религии несть ни черных, ни цветных, но только честные люди труда и их враги-буржуи (ну и, конечно, недобитые наймиты последних, кровавая фашистская троцкистко-бухаринская банда).

Катерина Панова рассказывает в своей статье (2016) о русской женщине, которая забеременела в Голландии от нигерийского партнера, вскоре ее бросившего. Так как ее семья не хотела слышать о цветном ребенке, женщина поехала рожать в Майами. Теперь она просит убежища в США, ссылаясь на то, что расовая дискриминация в России угрожает ее дочери.

Джеймс Ллойдович Паттерсон, исполнитель роли ребенка в фильме "Цирк", родился в Москве в 1933 году. Его отец, Ллойд Паттерсон, эмигрировал за год до этого в СССР из США. Джеймс Паттерсон служил на Черноморском флоте командиром рулевой группы подводной лодки. Уволенный по хрущевскому сокращению, он поступил в Литинститут, был членом Союза писателей, публиковал стихи и прозу. В 1994 году он эмигрировал в США. Если я правильно понимаю законы, ему не пришлось просить убежища: похоже, он был гражданином США как сын американца, рожденный за границей в законном браке.

Я видел Паттерсона на каком-то мероприятии лет десять-пятнадцать назад. Совсем седой, но все еще красивый черный, он выступал по-английски с сильным русским акцентом. Это создавало когнитивный диссонанс. Если закрыть глаза, казалось, что слышишь пожилого бруклинского еврея, зачем-то решившего поговорить по-английски о русской поэзии.

Как я уже отмечал, премию "Имперская культура" afranius получил не деньгами, а "ценным подарком". Ему все же повезло больше, чем работникам ТАСС, которым в связи с сокращением бюджета зарплату выдают обещаниями (за наводку спасибо ppk_ptichkin).

Во времена моей молодости в Советском Союзе ходило высказывание тов. Суслова о том, что "на идеологии мы не экономим". И в общем, не экономили. Но нынешняя РФ даже СССР норовит построить из навоза и соломы.

В недавнем выпуске London Review of Books напечатана интересная рецензия Стивена Шейпина на книгу Майкла Гордина "Научный Вавилон: Язык науки от падения латыни до доминирования английского" [Steven Shapin, Confusion of Tongues (Scientific Babel: The Language of Science from the Fall of Latin to the Rise of English by Michael Gordin Profile, 432 pp, £25.00, March, ISBN 9781781251140). LYRB, v. 37, no. 3, 23–26, 2015].

Мы привыкли к тому, что "все написано по-английски". Несколько лет назад бывший президент Гарварда Лари Саммерс со свойственной ему непосредственностью заявил, что студентам незачем вкладываться в изучение иностранных языков, так как английский уже стал "глобальным языком", а что осталось перевести, переведут компьютеры. На научных конференциях практически исчезла непременная деталь прошлых лет: наушники для синхронного перевода. Однако это относительно недавнее явление. Вплоть до первой мировой войны было ясно, что наука будущего будет говорить на французком или немецком языке, но никак не на английском. В 1880-х годах 35% процентов научной литературы печаталась на английском, в 1960-х — 50%, в 1980-х — 75%, а в 1996 году — 91%.

Причин доминирования именно английского, а не, скажем, немецкого или французского, языка несколько: тут и два бойкота немецких журналов из-за двух мировых войн, и экономическая мощь США, и массовая эмиграция европейских научных работников-евреев в Америку при Гитлере, и детали плана Маршалла, который заботился не только о развитии европейской науки, но и о ее ориентировании на Америку.

Интересным для меня был факт, что помимо этих факторов большую роль в скачке, по мнению автора книги и рецензента, сыграла советская наука.

( Read more... )

Занимаясь бухгалтерскими делами (проверяя счета, подсчитывая доходы и расходы и так далее), я люблю что-нибудь слушать или смотреть в фоновом режиме. Вчера я поставил лекцию Быкова об СССР - и вскоре бросил бухгалтерию и стал слушать внимательно. Мне хотелось понять, действительно ли автор, которого я считал эрудитом, настолько невежественен, или это такой тонкий троллинг. В пользу второго предположения говорили нарочитые ошибки автора: ну не может Быков не знать разницы между "релевантный" и "релятивистский" или относить явного постмодерниста Варлама Шаламова к модернизму. Против него - то, что аудитория состояла из вчерашних школьников, а соблазнять малых сих еще Христос не советовал.

Но самое большое удивление вызвал у меня основной тезис автора: о том, что СССР был государством модерна поскольку (1) его идеология основывалась на модернистской теории (марксизм!) и (2) некоторые его мероприятия были модернизационными. С тем же успехом можно сказать, что иезуитское государство в Парагвае основывалось на любви, поскольку (1) отцы-иезуиты были христианами, а Христос проповедовал любовь и (2) озабоченные низкой рождаемостью индейцев отцы-иезуиты предписывали женатым парам регулярно заниматься любовью по сигналу церковного колокола.

На самом деле СССР был эклектичным (как теперь принято говорить, гибридным) государством. Начавшись действительно как модернистский проект - отсюда Родченко, Лисицкий, Бурлюк, Татлин, Мейерхольд, Маяковский и так далее как лицо молодого СССР, - он пережил победу антимодернистской реакции и полную смену мышления (см. по этому поводу замечательную книгу Владимира Паперного "Культура Два"). В зрелой советской эстетике Маяковский, объявленный по прихоти вождя "лучшим, величайшим поэтом нашей советской эпохи", торчал как больной зуб.

В советском сплаве модерна и реакции -- модерна больше было в официальной идеологии, а реакции - в практике и эстетике. Собственно, основная экономическая идея СССР основывалась на возрождении крепостного права в деревне и демидовских заводов в городе - мысль совершенно реакционная. Более того, если говорить об идеологии, то, выражаясь марксистской терминологией, базис потихоньку переделывал надстройку. Возьмем характерную деталь. Быков замечательно говорит о презрении к механическому, нетворческому труду как характерной черте модерна ("мы автоматизируем все рутинные работы, так как человек, который звучит гордо, должен стихи писать, а не кирпичи таскать!"). Почему-то автор не анализирует с этой точки зрения советский официоз с тридцатые по восьмидесятые годы - а он воспевал именно нетворческий труд.

Быков говорит о том, что характерная антимодернистская черта - это идеализация прошлого. Это верно, и именно поэтому проект возрождения СССР есть проект принципиально реакционный, антимодернистский. Возвратиться в "Понедельник начинается в субботу" нельзя потому, что "Понедельник" весь про движение вперед, а не назад. Не зря последняя глава книги говорит, что "положение ... [движущегося в прошлое контрамота] ужасно". Поэтому возвращение означает возвращение в "Сказку о тройке".

Обратимся к примеру. Юрий Львов рассказывает, как в московских женских консультациях беременным дают типографским способом отпечатанные советы типа "Умение женщины быть второй - это самая большая ценность в ней для мужчины", "Всякий муж желает быть главой семьи, потому что это его предназначение от Бога", "Мужчина не выносит контроля со стороны жены - главу нельзя контролировать! Попробуйте контролировать президента страны, много ли он сможет сделать для страны?". Автор справедливо возводит эти советы не только к "Домострою" но и к книге "Домоводство", изданной в СССР в 1960-е, где жене советовали встречать мужа в чистом фартуке и молчать, пока он ужинает. Однако он полагает, что эти советы "на тот момент выглядели глупым атавизмом: патриархальные устои давно были разрушены советской властью". На самом деле все было сложнее: Советская власть и разрушала эти устои (в одном), и укрепляла их (в другом). В итоге "освобожденная женщина" должна была в дневное время стоять у станка (модерн!), а вечером обслуживать мужчину (устои!). Описание СССР как государства модерна делает появление и книги "Домоводство", и современных "советов" непонятным - а между тем и то, и другое естественно. И так же естественно то, что возрождение СССР будет не про "освобожденную женщину Востока", а про то, что нельзя "контролировать" ни мужа, ни президента.

В комментарии к одной из предыдущих записей vdinets пишет:

Я лично знал множество весьма почтенных биологов, которые не знали ни одного иностранного языка вообще. Фамилии называть не буду. Один из них спокойно сообщал окружающим, что не учит языки специально: не знающих языки легче выпускали в загранкомандировки - меньше вероятность, что не вернется.

Это мне напомнило семейную историю. Правда, не мою, а жены.

Семья моей жены из Бессарабии. Так что в СССР они попали относительно недавно: перед войной. Что, возможно, их спасло: в Румынии евреи не очень-то выживали. С другой стороны, Соввласть тоже начала показывать зубки: одного из родственников арестовали, но чудом отпустили. Скорее всего, дело на этом не закончилось бы, но тут война, эвакуация. В эвакуации они быстро потеряли паспорта. Взамен им выдали новые, уже без опасного штампика, который был в паспортах у бывших румынских граждан. Конечно, по месту рождения можно было их при желании вычислить, но если не высовываться, то желание могло и не появиться.

Дядя А. был человеком достаточно осторожным. Как-то он разогнал стайку молодежи (в которой была и моя будущая жена), собравшейся у него дома почитать Солженицына, передавая из рук в руки фотокопии страниц. С другой стороны, он отнюдь не был болезненно осторожным. Он вполне мог во время очередного Пленума ЦК КПСС подойти на пляже к хорошенькой купальщице, снять соломенную шляпу и, церемонно раскланявшись (что замечательно выглядело, так как он был при этом в одних плавках), спросить: "Мадемуазель, вы не подскажете, о чем сегодня говорили на Пленуме?".

И вот уже в брежневское время ему выпадает удача: путевка в Болгарию. Молодежь плохо представляет себе, как обставлялся выезд советских людей за границу. Характеристики от парткома, профкома и администрации, погонные метры анкет. А в одной из анкет вопрос: "Какими иностранными языками владеете?"

К сожалению, я точно не знаю, какими именно языками дядя А. владел. Их точно было несколько. Учась в румынской гимназии, он знал, конечно, румынский. В этих гимназиях хорошо было поставлено преподавание французского, так что он знал и его. Высшее образование дядя начал с Берлинского политеха, откуда ему по понятным причинам пришлось уйти - но немецкий язык у него остался. В общем, нормальный образованный человек из достаточно зажиточной европейской еврейской семьи.

Писать все это в анкете, конечно, было нельзя - см. выше реплику vdinetsа. С другой стороны, в анкете было место рождения, и кто-то мог и прочитать ее внимательно. После долгих раздумий и обсуждений с семьей дядя в итоге написал: "Молдавский со словарем".

Некоторые читатели помоложе, возможно, скажут, что молдавский язык к иностранным языкам не относился, так как Молдавия входила в состав СССР, и потому дядя А. ошибался. Этим читателям я хотел бы ответить словами, приписываемыми Фаине Раневской: "Пионэры, идите в жопу!" Дядя пережил Сталина, Хрущева и Брежнева - и не вам учить его искусству мимикрии.